Н. Б. Орлова

МОЛОДОЙ АСТРОФИЗИК
Дмитрий Иванович Еропкин

Ему присуща та доля научного фанатизма, без которой немыслим искатель всякой истины.
Академик А.А.Белопольский [1] Д.И.Еропкин в экспедиции по наблюдению зодиакального света, 1934 г.

В августе 1989 г. стала впервые известна более или менее достоверная дата гибели молодого, талантливого астрофизика, жизнь которого была тесно связана с Пулковской обсерваторией, — Дмитрия Ивановича Еропкина. Он был расстрелян 20 января 1938 г. [2] после более чем годичного заключения в тюрьмах НКВД (реабилитирован определением Военной Коллегии Верховного Суда СССР №4Н-8470/55 от 10 авг. 1955 г.). Судьбу Д.И.Еропкина безусловно усугубили свойственные ему откровенность и бескомпромиссность — качества, столь неуместные в те мрачные годы и столь редко встречающиеся теперь.

После ареста Дмитрия Ивановича значительная часть его личного архива была изъята и, скорее всего, уничтожена; уцелевшие бумаги почти полностью погибли при бомбежке, разрушившей дом его матери в декабре 1941 г. Друзья не оставили воспоминаний о нем (исключение составляет Татьяна Владимировна Станюкович, написавшая о Д.И.Еропкине уже в наши дни). Особенно досадным является отсутствие каких-либо воспоминаний о Дмитрии Ивановиче, принадлежащих Н.А.Козыреву. Николай Александрович был ближайшим другом Д.И.Еропкина; в его память он назвал Дмитрием одного из своих сыновей и до конца дней поддерживал отношения с братьями Дмитрия Ивановича.

Детство, юность.

Дмитрий Иванович Еропкин (ударение на последнем слоге) родился 16 (29) августа 1908 г. на станции Горская близ Санкт-Петербурга в дворянской семье, в которой был вторым из четырех сыновей. Его отец, Иван Иванович Еропкин (1870-1916), принадлежал к одному из древнейших в России родов, который ведет происхождение от Владимира Мономаха. Получив юридическое образование в Московском университете в начале 90-х годов прошлого столетия, Иван Иванович служил в Пскове. Участвовал в русско-японской войне, по окончании которой был приглашен в Министерство юстиции, где состоял редактором 1-го Уголовного департамента; имел чин статского советника. В 1914 г. добровольцем пошел на империалистическую войну, участвовал в боевых действиях и в 1916 г. под Ригой был ранен. От последствий этого ранения он неожиданно быстро скончался в том же году (в августе) и был похоронен в Сергиевской Пустыни. Младшему из детей в тот момент едва исполнилось четыре года.

Мать Дмитрия Ивановича, Зинаида Дмитриевна Еропкина (в девичестве Завалишина, 1876-1956), была весьма незаурядной личностью. Дочь декабриста Дмитрия Иринарховича Завалишина, она унаследовала от него бунтарский дух и проницательный ум. С ранней юности занималась революционной пропагандой, была среди организаторов нескольких вечерних и воскресных школ для рабочих при московских фабриках Цинделя, Бахрушина, Тиль и других; сама преподавала в них. Результатом этой деятельности стал арест и заключение в Бутырскую тюрьму. Однако из снисхождения к ее молодости Зинаида Дмитриевна была «всего лишь» лишена удостоверения в политической благонадежности, что не давало возможности получить образование в России. Пришлось для обучения медицине отправиться в Сорбонну. Благодаря хлопотам друзей Зинаиде Дмитриевне все же удалось вернуться в Россию и окончить в 1906 г. 1-й Женский медицинский институт.

Оставшись в 1916 г. вдовой, а в 1917-м лишившись пенсии за погибшего мужа, Зинаида Дмитриевна прилагала героические усилия, чтобы поднять четырех детей. Жизнь ее была полна тяжелой работы и горя. Кроме Дмитрия, погиб еще один ее сын — Игорь. Он был в семье старшим. Воевал на фронтах Великой Отечественной войны с 19 ноября 1941 г. и скончался от ран на чужой земле 4 мая 1945 г. Его жена умерла от голода в блокадном Ленинграде. Вторая невестка Зинаиды Дмитриевны, Вера (жена сына Бориса) была убита бомбой на ленинградской улице и оставила двух крошечных детей... Но страдания не сломили трудолюбивую и гордую душу Зинаиды Дмитриевны.

Свое детство до 5 (18) мая 1918 г. Дмитрий Иванович Еропкин провел в Петербурге-Петрограде, где с 1916 г. уже начал посещать гимназию Лентовского. Однако в мае 1918 г. он был эвакуирован вместе с матерью и братьями в составе колонии петроградских детей (насчитывавшей 800 человек), которую власти предполагали вывезти из голодного города на лето. Но судьба распорядилась иначе. Шедший на восток поезд с детьми побывал в руках у белочехов (не причинивших, впрочем, пассажирам никакого вреда) и прибыл в Миасс. В Миассе вскоре началась холера. Колония перебралась в поселок Тургояк. Затем, подхваченные вихрем гражданской войны, дети оказались в Кургане. Это был уже сентябрь 1918 г., и о возвращении в Петроград речи не шло.

В Кургане Митя снова стал ходить в школу. Детскую колонию взял под опеку Американский Красный Крест, и положение было относительно стабильным.

В этот период учительницей Мити была Любовь Васильевна Крючкова. Между ней и ее учеником возникла глубокая взаимная привязанность. Сохранился дневник Дмитрия Ивановича, относящийся уже к его университетским годам, который написан в форме писем к Любови Васильевне.

В возрасте десяти-двенадцати лет Митя отказался от веры в Бога. Основанием послужили противоречия, которые мальчик, как ему казалось, обнаружил в христианских догматах. Интересно сопоставить этот факт с эпизодом из жизни юного Г.А.Гамова, разуверившегося в чуде «претворения» при рассматривании в микроскоп «святых даров» [3].

Вернувшись в Петроград в 1923 г. вместе с братом Игорем и сестрой матери Верой Дмитриевной, Митя продолжил свое учение в бывшей Реформатской школе в Тюремном переулке. В следующем, 1924 г. в Ленинград вернулась Зинаида Дмитриевна с сыновьями Борисом и Юрием.

Университет.

В 1924 г. Д.И.Еропкин поступил на астрономическое отделение Физмата ЛГУ. Из его чудом сохранившихся юношеских записок [4] следует, что математика и астрономия были избраны им вследствие его интереса к философии как инструменты для познания мира. Правдоподобность такого не слишком обычного пути в астрономию подтверждается рядом фактов. Так, замыслы первых научных работ по астрономии появились у Дмитрия Ивановича только около 1927 г., тогда как его товарищи Амбарцумян и Козырев публиковали статьи уже с 1925 г. Да и братья Д.И.Еропкина не припоминают, чтобы он в детстве засматривался на звездное небо (эта деталь часто присутствует в биографиях астрономов).

Друзьями Дмитрия Ивановича в Университете были астрономы Н.А.Козырев, В.А.Амбарцумян, Д.Н.Храмов-Хромой, а также физик Ф.Ф.Волькенштейн и математик Николай Быстров (умерший спустя несколько лет совсем молодым). Какое-то время этот круг тесным образом смыкался с кругом «мушкетеров», состоявшим из Л.Д.Ландау, Д.Д.Иваненко, Г.А.Гамова и М.П.Бронштейна. Самым близким другом Дмитрия Ивановича был иранист Александр Николаевич Болдырев.

В юношеских записках Дмитрия Ивановича имеются пленительные описания «ристалищ», которым предавались молодые люди в свободное время. Несмотря на пугающее название, «ристалища» были довольно безобидны. В число их входили купания в Неве в день весеннего равноденствия, «заячьи» похождения на заседаниях Академии наук, а также посещения продуктовых лавок, где у сохранившихся еще приказчиков молодые люди требовали «сушеных логарифмов».

Среди университетских преподавателей Д.И.Еропкина автор может с уверенностью назвать лишь троих: П.М.Горшкова, Г.А.Тихова и С.К.Костинского. Из семейной переписки известно, что педагоги с удовольствием отмечали индивидуальность Дмитрия Ивановича.

В течение первого курса Д.И.Еропкин не мог всецело отдавать себя учебе, так как вынужден был совмещать занятия с работой истопника [5]. На втором курсе он, наконец, стал получать стипендию, и необходимость подрабатывать отпала. Постепенно накапливал Дмитрий Иванович знания, тратя, по его словам, восемь часов в университете и продолжая занятия дома [4]. В течение 1927-1928 гг. произошел «переход количества в качество». Чрезвычайно плодотворными были летние практические занятия при Ташкентской обсерватории (1927 и 1928 гг.). Там Д.И.Еропкин наблюдал покрытия звезд Луной, переменные звезды, там предпринял первые практические исследования атмосферы Юпитера с помощью затмений его спутников. Одновременно Дмитрий Иванович занимался теоретическими изысканиями в некоторых специальных вопросах оптики и астрономической рефракции. Все эти работы нашли свое отражение в его публикациях.

Хотя рассуждения о любви астрономов к музыке давно стали общим местом, нельзя не отметить, что Дмитрий Иванович был страстным меломаном и балетоманом. Его симпатии долгое время были обращены на юную балерину Т.М.Вечеслову, и, по-видимому, он пользовался некоторой благосклонностью.

22 сентября 1928 г., еще студентом, Дмитрий Иванович прочел свой первый доклад на научном собрании Пулковской обсерватории: «О влиянии рефракции на яркость светил». В феврале 1929 г. он защитил дипломную работу на тему «Исследования по диоптрике атмосфер».

Круг общения.
Анализируя обстановку, в которой складывалась личность Д.И.Еропкина, нельзя не вспомнить Русское общество любителей мироведения, которое возглавлял Д.О.Святский (Р.О.Л.М). Имея основную базу в Петрограде-Ленинграде, оно способствовало формированию целого ряда хорошо известных впоследствии астрономов. Назовем среди них только тех, кто сыграл какую-либо роль в биографии Д.И.Еропкина: Н.А.Козырев и В.А.Амбарцумян, Е.Я.Перепелкин, Б.В.Окунев, Д.О.Мохнач, Н.И.Идельсон, В.П.Цесевич. Руководящую роль в работе Астрономической секции общества играл Г.А.Тихов — учитель Дмитрия Ивановича. Почетным членом Р.О.Л.М. был К.Э.Циолковский, с которым в начале 30-х гг. Д.И.Еропкин состоял в переписке.

Атмосфера в Р.О.Л.М. была самая демократическая. Н.А.Козырев сделал первый доклад у мироведов в возрасте 15 лет. Юный Евгений Перепелкин докладывал на собрании общества о постройке своего телескопа из объектива театрального бинокля. Обсуждались вопросы в самой свободной постановке — мироведы называли это «отсутствием шор». Так, изменения, наблюдавшиеся на Луне, объяснялись то наличием растительности, то «лунными муравьями», а то и вулканической деятельностью. Мировед Н.Т.Турчинович высказал (едва ли не первым) предположение о том, что энергия, производящая полярные сияния, может одновременно вызывать образование атмосферного озона: это представление стало рабочей гипотезой для исследователей на ближайшие несколько лет (по крайней мере, до конца 30-х гг.).

Но главным в мировоззрении мироведов было «совершенно незаметное, но вполне ощутимое и умышленное одухотворение Земли». Уже в 20-х гг. на собраниях общества заслушивались доклады на тему «Биосфера и ее ритм». Самое пристальное внимание уделялось попыткам установить закономерности влияния Космоса на земные явления. Мироведы, следуя К.Фламмариону, «воспринимали жизнь природы как оркестр, в котором первую скрипку играет Астрономия» (в кавычки взяты фразы, заимствованные из статей мироведов).

Последнее определение можно полностью отнести к Дмитрию Ивановичу Еропкину. Достоверных сведений о его участии в мироведских собраниях разыскать не удалось; однако то, что его ближайшие друзья находились в центре всех событий общества и семейное общение Дмитрия Ивановича с шлиссельбуржцами Н.А.Морозовым и М.В.Новорусским, игравшим видную роль в Р.О.Л.М., безусловно оказали на него влияние. По мнению автора этих строк, Д.И.Еропкин был более мироведом, чем многие действительные члены Р.О.Л.М. И не случайно впоследствии, уже после уничтожения идейного центра мироведов в 1930 г. на деятельность Д.И.Еропкина обратил внимание академик В.И.Вернадский.

Немного мистическим видится то обстоятельство, что почти всю свою сознательную жизнь Д.И.Еропкин был ученым секретарем Комиссии по исследованию Солнца — того самого Солнца, божества мироведов, которое вплоть до 1930 г. осеняло своими крылами обложку изданий Р.О.Л.М. — развернутое название: «Русское общество любителей мироведения (астрономии и геофизики)». После катастрофы 1930 г. было создано (якобы в качестве «исправленного» Р.О.Л.М.) ВАГО—Всесоюзное астрономо-геодезическое общество. Как видим, геофизика была изгнана из нового названия.

Ярчайшей личностью, оказавшей несомненное влияние на Дмитрия Ивановича, был выдающийся ученый — индолог, тибетолог, буддолог Федор Ипполитович Щербатской. Он был старым петербургским интеллигентом, человеком недюжинного ума, — и вместе с тем «неформал»: никогда и ничего не боявшийся, он совершал поступки, стоявшие на грани эпатажа и показывавшие несколько пренебрежительное отношение к установившимся порядкам. Конец жизни Ф.И.Щербатского был омрачен драматическими событиями: были арестованы и сгинули в тюрьмах НКВД практически все его ученики. Школа Щербатского окончилась на ее основателе. Потерял Федор Ипполитович и своего молодого друга — Дмитрия Ивановича Еропкина.

Представителем «интеллектуального Сопротивления» был и более молодой товарищ Дмитрия Ивановича — студент Горного института Константин Вендланд, который без оглядки посещал Никольский собор и Русско-эстонскую церковь в те годы, когда это уже требовало изрядного мужества (впоследствии этот человек стал священником).

Необычайно интересным фактом является близость к семье Еропкиных Нины Михайловны Субботиной — знаменитого астронома-любителя. Нина Михайловна была неутомимой путешественницей, хотя с детства, после перенесенной скарлатины, передвигалась исключительно на костылях. Собственно, в основном Н.М.Субботина общалась с матерью Дмитрия Ивановича — Зинаидой Дмитриевной: в юности она хорошо знала покойного отца семейства — Ивана Ивановича Еропкина — и делилась своими воспоминаниями. Нина Михайловна была частой гостьей Еропкиных; бывала у них и после Великой Отечественной войны, когда жила в одной из комнаток общежития Дома Ученых.

Внешность; склад характера.
На групповых детских фотографиях лицо маленького Мити всегда выделяется ясностью черт и открытостью взгляда. Позже в чертах его появилась некоторая терпкость; взгляд, оставаясь открытым, приобрел выражение неукротимости. Это именно тот взор, который зовется «горящим»: особенно притягателен он на лучшем портрете Дмитрия Ивановича, относящемся к 1932 г. Поздних фотографий Дмитрия Ивановича сохранилось мало, и все они посредственного качества: но на них мы можем различить все ту же ясность черт, немного более сухих и как будто носящих следы горечи. Для того, кто знает о титанической борьбе, которую вел Дмитрий Иванович за право вести исследования в новых направлениях (в которых вела его недюжинная интуиция), и о тех поражениях, которые приходилось ему терпеть в этой борьбе, происхождение такой горечи очевидно.

Дмитрий Иванович имел глаза серые, волосы русые; ростом был немного ниже Н.А.Козырева.

Люди, которые были достаточно хорошо знакомы с Дмитрием Ивановичем, рисуют его как человека «спокойно-ироничного» [6], «более открытого и мягкого, чем Козырев» [7]; ближайший друг Дмитрия Ивановича, А.Н.Болдырев, говорит о нем так: «Это был человек дельный, преданный науке, остроумный, предприимчивый — всегда в движении, поиске, планах, проектах... Чувствовалась его большая одаренность. Был ли он по характеру спокойным? Когда нужно — спокойный, когда нужно — очень активный» [8]. Качества, присущие Д.И.Еропкину как ученому, обнаруживают полное тождество с определением ученого-«романтика», данным Вильгельмом Оствальдом. Чтобы избежать упреков в «подгонке под ответ», автор считает нужным признаться, что узнала об оствальдовской классификации много позже того, как свойства Д.И.Еропкина-ученого были ею с большим трудом сформулированы на основании изучения работ Дмитрия Ивановича, обширного документального материала и двух отзывов о научном творчестве молодого ученого (один отзыв принадлежит перу д.ф.-м.н. Б.М.Рубашева, второй написан по просьбе автора сотрудником КрАО Б.М.Владимирским).

По мысли В.Оствальда, «обе описываемые формы научного исследования — классическая и романтическая — тем яснее выражены, чем выше сам исследователь...

У быстро реагирующих романтиков явление ранней зрелости особенно рельефно выражено. Романтик нуждается в аудитории, в непосредственном отклике на его работы... Он полон воодушевления и умеет передавать его другим ...Романтики всегда выступают активными борцами, страстными пропагандистами своих взглядов. По ширине интересов и разрабатываемых вопросов романтики превосходят классиков, но уступают им в глубине исследования» [9].

Все это как будто написано про Дмитрия Ивановича.

«Социальными проблемами брат практически не интересовался» — говорит о Дмитрии Ивановиче Б.И.Еропкин. В юности Дмитрий Иванович отказывался от посещений Дома политкаторжан, где любила бывать его мать и куда приглашала и его. В сохранившихся письмах Д.И.Еропкина мотивы общественной жизни или отсутствуют, или окрашены в сардонические тона:

Одной из причин отсутствия восторженности Дмитрия Ивановича перед рядом явлений современной ему общественной жизни была, помимо его прирожденной самоуглубленности, принадлежность к кругу, сильно пострадавшему от жестоких мер советской власти. Уже в 1918 г. были погублены без предъявления каких-либо реальных обвинений многие близкие к семье Еропкиных люди, в том числе комендант Мариинского театра А.И.Бестужев-Рюмин, общественные деятели Н.Н.Ленин и С.Н.Ленин. Позже, в 1935 г. много волнений пережил Дмитрий Иванович в связи с высылкой семьи В.К.Станюковича (сына известного писателя К.М.Станюковича). К этой семье принадлежала Т.В.Станюкович — молодая девушка, с которой Д.И.Еропкин мечтал связать свою жизнь. Вот отрывок из письма Дмитрия Ивановича, написанного Татьяне Владимировне в ссылку:

Аспирантура.
По окончании Ленинградского университета Дмитрий Иванович Еропкин был зачислен сверхштатным сотрудником Астрономического института. Вот как отзывался о его работе Н.И.Идельсон, выполнявший обязанности заместителя директора института:

«Д.И.Еропкин окончил Физмат ЛГУ в 1928 г. и с тех пор, принимая участие в некоторых работах Института, проявил себя энергичным научным работником.

Так, в апреле 1929 г. он был командирован Институтом в Крым для производства гравитационных наблюдений с вариометром между астрономическими пунктами Мамбет-Аджи и Огуз-Тобе; работа эта была выполнена Д.И.Еропкиным вполне успешно... В августе того же года Д.И.Еропкин был командирован в Пулковскую обсерваторию для продолжения своих работ по астроспектроскопии в Лаборатории академика А.А.Белопольского, в которой он и продолжает работать... на 7-метровом солнечном спектрографе, принадлежащем Академии наук. Помимо этого Д.И.Еропкин принимал участие в семинарах, организованных в начале 1929 г. при Астрономическом институте; результатом этих занятий явилась его работа о преломлении лучей на границе движущихся сред, принятая к печати в журнале «Zeitschrift für Physik» [1].

В 1929 г. было объявлено о приеме в аспирантуру по Академии наук. Этот факт был новостью; чтобы подчеркнуть его значение, отметим, что Н.А.Козырев и В.А.Амбарцумян проходили аспирантский стаж по Пулковской обсерватории. Приведенная выше характеристика заимствована из рекомендации, данной Д.И.Еропкину для поступления в аспирантуру Астрономическим институтом (примечательна финальная фраза этой рекомендации: «Институт выражает твердую уверенность, что из Д.И.Еропкина выработается законченный научный работник в области астрономии и смежных дисциплин») [1].

Академик А.А.Белопольский со своей стороны также предоставил рекомендацию, которая и имела решающий вес. Приведем этот исторический документ полностью [1].

Еропкин был зачислен в аспирантуру Академии наук; в январе 1930 г. были улажены все формальности. Академик А.А.Белопольский, помимо Дмитрия Ивановича, принял руководство работами аспиранта Б.В.Окунева.

В период прохождения аспирантуры Дмитрий Иванович занимал должность ассистента на кафедре высшей математики ЛАДИ (Ленинградского автодорожного института). Преподавание не было призванием Дмитрия Ивановича. Особенно досаждала ему, стремившемуся успеть всюду и обуреваемому различными замыслами, необходимость регламентировать свое время на месяцы вперед. В декабре 1930 г. он попытался уволиться из ЛАДИ в связи с полученной им от Академии наук командировкой в Павловск. Возник конфликт, улаженный лишь благодаря глубокой интеллигентности заведующего кафедрой высшей математики ЛАДИ проф. В.А.Кречмара. Вероятно, именно с этого момента Д.И.Еропкин стремился воздерживаться от совместительства, отдаваясь целиком научной работе [12].

КИСО. 2 октября 1930 г. общее собрание Академии наук вынесло постановление об организации Комиссии по исследованию Солнца. Этого долго и настойчиво добивался академик А.А.Белопольский при поддержке ряда единомышленников.

До Октябрьской революции существовал подобный орган. Это было Русское отделение Международной комиссии по Солнцу. Современники писали о причинах прекращения его деятельности так: «Ввиду перехода Международной комиссии по исследованию Солнца в Институт при Лиге Наций, старая Комиссия МКС была упразднена» [13]. Напомним, что В.И.Ленин в 1920 г. характеризовал Лигу Наций как «группу хищных зверей, которые только дерутся и нисколько не доверяют друг другу». К большому сожалению, политические причины в данном случае оказали неблагоприятное влияние на развитие науки. Если бы русская (советская) комиссия по Солнцу действовала в тесной связи с международным сообществом исследователей, ею нельзя было бы манипулировать так произвольно, как это проделывалось с КИСО, и ее не раздирали бы противоречия такого рода, как разногласия членов по вопросам тематики.

Председателем КИСО при ее основании стал академик А.А.Белопольский, его заместителем — Б.В.Нумеров, ученым секретарем — Д.И.Еропкин. Позднее, после конфликта, произошедшего между А.А.Белопольским и Б.В.Нумеровым, последний, по-видимому, оставил свою должность [14, 15].

КИСО, по неуклюжей терминологии того времени, «была назначена бригадиром работ по Солнцу» [16]. При этом предполагалось, что эта академическая комиссия будет чисто совещательным органом. Дмитрий Иванович Еропкин, при его в высшей степени деятельном и подвижном характере, чувствовал себя превосходно в роли, которую можно условно назвать ролью координатора.

Обрывки сведений о его деятельности, которые удалось собрать, говорят о колоссальном количестве поглощавшейся им литературы, обширной переписке, хлопотах по издательским делам, непрерывных разъездах — в Актинометрический институт в Павловске (тогда Слуцке), Оптический институт и т.д. и т.д.

Программа КИСО была весьма впечатляющей как по объему, так и по стройности. Вот план ее на 1931 год (в сокращении; в скобках указаны исполнители) [17]:

Тема 1. Солнечный спектр.

1. Теория линий Бальмеровской серии (Амбарцумян).

2. Теория контуров теллурических линий (Еропкин).

3. Экспериментальные исследования контуров теллурических линий (Еропкин).

4. Изменение контуров фраунгоферовых линий по диску Солнца (Мартынов).

Тема 2. Вращение Солнца.

1. Изучение вращения Солнца в связи с периодичностью его деятельности (Белопольский).

2. Вращение Солнца в зависимости от широты (Белопольский).

3. Определение закона вращения Солнца по протуберанцам (Перепелкин).

4. То же по эмиссионным линиям в хромосфере (Перепелкин).

Тема 3. Физика глубоких слоев Солнца.

1. Изучение отклонений от термодинамического равновесия (Амбарцумян).

2. Распределение температуры в пятнах (Амбарцумян).

3. Происхождение магнитных свойств пятен (Амбарцумян).

4. Исследование сплошного спектра пятна; исследование молекулярных полос в спектре пятен; исследование контуров линий с целью выяснения распределения элементов во внешних слоях пятен (Козырев).

Тема 4. Физика внешних слоев Солнца.

1. Статистические исследования с лучевыми скоростями протуберанцев и хромосферы (Перепелкин).

2. Фотометрический анализ зодиакального света по высокогорным наблюдениям (Еропкин).

3. Опыт спектрофотометрии зодиакального света по высокогорным наблюдениям.

Тема 5. Экспедиционные работы.

(Выбор места Гелиофизической обсерватории, высокогорные исследования зодиакального света.)

Тема 6. Конструкция приборов.

Как будто начала сбываться мечта А.А.Белопольского о новой, передовой школе пулковских астрофизиков. Перед КИСО стояли острейшие, современнейшие задачи. Молодые люди были уверены в своих силах и в самом деле имели эти силы (это они вполне доказали впоследствии результатами своей работы).

Отношение Дмитрия Ивановича к КИСО можно сравнить только с отношением к живому человеку. Один из его черновиков, уцелевший в личном фонде А.А.Белопольского, содержит следующие слова: «На этот год КИСО дали лишь 1400 р. — в валюте отказано. Директором Пулковской обсерватории назначен тов. Дрозд. Теперь КИСО — единственное наше утешение» [18].

25-30 апреля 1931 г. в Ленинграде проходила организованная КИСО Первая Всесоюзная конференция по изучению Солнца и солнечной энергии. Ныне совершенно забытая, эта конференция была большим событием научной жизни. В ее работе участвовали представители астрономических обсерваторий Пулкова, Симеиза, Харькова, Ташкента, Московского университета, Кучина, Энгельгардтовской, Астрономического института, Академии наук СССР, Гидрометкомитета СССР, Главной геофизической обсерватории, Актинометрического института, Средазмета², Главной палаты мер и весов, Оптического института, Института аэрофотосъемки и других учреждений.

Председателем конференции был академик А.А.Белопольский; были заслушаны многочисленные доклады. Среди них наибольшее внимание привлекают следующие: А.А.Белопольский «Современные проблемы изучения Солнца»; Д.И.Еропкин «Об исследовании контуров теллурических линий» (эта тема привела Дмитрия Ивановича к проблеме изучения атмосферного озона); В.А.Амбарцумян «Основные положения теории Милна о внутреннем строении звезд»; М.П.Бронштейн «Неопубликованные работы Милна и некоторые соображения по вопросу об источниках солнечной и звездной энергии»; Л.Д.Ландау «Критика теории Милна и новые соображения о внутреннем строении звезд» [19].

Два доклада были прочитаны Б.П.Герасимовичем; автором доклада «Работы Ташкентской метеорологической станции по Солнцу» в найденной публикации о конференции назван М.М.Жуков, но это несомненная опечатка, и действительный автор — Жуков Михаил Степанович (1893-1937?), известный в свое время исследователь влияния солнечной деятельности на социальные (биопсихологические) явления³.

Обозревая деятельность КИСО, можно заключить, что эта Комиссия рассматривала вопросы, связанные с Солнцем, в их «целокупности» (лучшее наследие мироведов) и была по сути своей Комиссией по исследованию Солнца и солнечно-земных связей. Возможно, если бы она носила именно такое название, это оградило бы Дмитрия Ивановича от обвинений в «геофизическом уклоне» и от лишения его работ финансовой поддержки; все это предстояло ему испытать в будущем. 30 апреля 1931 г. Д.И.Еропкин был отчислен из аспирантов ввиду перехода на должность научного сотрудника в КИСО».

История КИСО в период 1930-1936 гг., полноценно не освещенная до настоящего времени ввиду вынужденного умолчания о такой фигуре, как ученый секретарь Комиссии, весьма интересна и заслуживает отдельного исследования. Заранее отказываясь от попытки изложить все события на протяжении небольшой главы, используем случай для публикации писем К.Э.Циолковского, написанных им в адрес Д.И.Еропкина, как секретаря КИСО. Короткие, необычные по форме письма К.Э.Циолковского рисуют нам выразительный и трогательный образ этого великого ученого и мечтателя.

Внимание к работе КИСО академика В.И.Вернадского составляет особую тему; частично она освещена в отдельной заметке автора этих строк [21].

Гибелью КИСО образца 1930 г. можно считать передачу этой академической комиссии в ведение Главной астрономической (Пулковской) обсерватории⁴. Втиснутая в рамки общего бюджета и тематических планов, КИСО очень скоро потеряла свое лицо. Это привело, в частности, к курьезной ошибке в воспоминаниях пулковского старожила М.Н.Гневышева, написавшего, что КИСО прекратила свою деятельность после смерти А.А.Белопольского [22, с.353]. Хотя смерть академика Белопольского (случившаяся 16 мая 1934 г.) ускорила уничтожение такого островка академической свободы, каким была независимая КИСО, но она все же продолжала существовать внутри Пулковской обсерватории. Председателем ее был директор — Б.П.Герасимович.

Вся деятельность Дмитрия Ивановича Еропкина с 1930 г. и по самый момент ареста проходила под знаком КИСО. Будучи уволен из Пулковской обсерватории (8 марта 1936 г.), он упорно держался за должность ученого секретаря КИСО (возможно, надеясь на изменение статуса этой комиссии). Так, 3 июня 1936 г. он писал Б.П.Герасимовичу: «В должности ученого секретаря я был утвержден президиумом АН и только президиум может с меня это звание сложить» [23]. Однако какие бы то ни было надежды на возрождение прежней КИСО были необоснованны: академические комиссии закрывались в массовом порядке — разгар этого закрытия пришелся на лето 1936 г. [34].

Аспекты научной деятельности Д.И.Еропкина отражены в главе «Научное наследие» и в приложении («К истории изучения атмосферного озона в СССР»). В следующих разделах освещаются лишь некоторые узловые события этой деятельности, представляющие первостепенный интерес.

II МПГ. II Международный полярный год, или II МПГ, был проведен в 1932-1933 гг., спустя ровно 50 лет после Первого МПГ. Подготовка ко Второму МПГ происходила в совершенно особенной обстановке. 1928 год принес катастрофу полярной экспедиции генерала Нобиле на дирижабле «Италия», гибель группы ее участников, исчезновение Роальда Амундсена, отправившегося на поиски без вести пропавших, героическую эпопею ледокола «Красин» по спасению уцелевших.

Международное сообщество исследователей, объединенное чувством сострадания и в то же время неуемной жаждой открытий, пришло к выводу о необходимости тесного сотрудничества разных стран в деле освоения Арктики. Одним из энтузиастов такого сотрудничества был профессор Рудольф Лазаревич Самойлович, руководивший в 1928 г. экспедицией «Красина». Предоставим читателям самим оценить чистоту души Р.Л.Самойловича, беспокоившегося лишь о науке и не задумывавшегося о возможных политических последствиях своих действий:

«Еще в 1931 г., на одном из своих докладов, прочитанных в Германии, я выразил сожаление, что из-за экономического кризиса немецкие ученые не смогут принять участие в работах 2-го Международного полярного года, и высказал предположение, что некоторым из них, ввиду широкого развития арктических исследований в Советском Союзе, смогут быть предоставлены места для научных исследований на наших полярных станциях...

6 мая 1932 г., в Обществе содействия германской науке в Берлине состоялось специальное заседание с моим [Р.Л.Самойловича] участием по вопросу о работах немецких ученых на советских полярных станциях. Собрание происходило под председательством известного метеоролога, профессора доктора фон-Фиккера; на нем присутствовали: профессор доктор Дефант, директор Института океанографии в Берлине, профессор Зюринг (Магнитная обсерватория в Потсдаме) и представители Общества содействия германской науке — доктора Фишер и Вольф, а также кандидаты для научных исследований во время 2-го международного полярного года на советских полярных станциях — доктор Шольц и доктор Велькен...

Молодые ученые зачислялись в штат советских полярных станций в качестве сотрудников... Доктор Шольц был принят на геофизическую обсерваторию на Земле Франца-Иосифа для изучения атмосферного электричества» [24]. Вместе с доктором И.Шольцем на Земле Франца Иосифа, на станции в бухте Тихой (остров Гукера) в течение августа — сентября 1932 г. работал Дмитрий Иванович Еропкин.

Прибыв на станцию на ледоколе «Малыгин», Дмитрий Иванович проводил исследования по определению озона в верхних слоях атмосферы, пользуясь, по-видимому, аппаратурой Шольца, которую последний привез в СССР в изрядном количестве, и, несмотря на «экономический кризис», была даже частично построена по указаниям Шольца специально для этой экспедиции [24, 25].

Начальником станции в бухте Тихой был И.Д.Папанин; в число сотрудников, штат которых по случаю работ II МПГ был расширен, входили магнитолог Е.К.Федоров (также будущий «папанинец»), актинометрист А.М.Касаткин, аэролог И.Г.Гутерман, а также Н.В.Пинегин, А.Б.Вериго и целый ряд других лиц, среди которых мы встречаем такую печально знаменитую фигуру, как И.И.Презент. Бюллетень Арктического института сообщает, что главной темой  ботанических работ И.И.Презента были «вопросы, связанные с постановкой работ по изучению яровизации полярных растений и с их адаптацией к свету» [25]. Крайне важным обстоятельством является то, что «на борту «Малыгина» находились также иностранные туристы и в числе их генеральный секретарь международного о-ва «Аэроарктик» Вальтер Брунс, имевший специальное задание исследования условий посадки дирижаблей в арктических областях на сушу и на лед» [25].

Работавших на станции ученых, должно быть, не покидало чувство боли и в то же время преклонения перед величием Арктики: еще было в силе письмо брата профессора Понтремоли, пропавшего в составе так называемой «группы Алессандри» при катастрофе «Италии» в 1928 г. Это письмо сообщало об ассигновании вознаграждения в 60 000 лир, выплачиваемых до 1 января 1935 г. тем, кто обнаружит следы погибших на дирижабле... [26].

По возвращении Д.И.Еропкина в Ленинград он, пользуясь налаженной радиосвязью между Пулковом и станцией на Земле Франца-Иосифа, обменивался со станцией информацией о содержании озона, магнитных возмущениях и др., по поводу чего замечал: «Это сотрудничество с самой северной в мире магнитной станцией представляет большой интерес для изучения влияния солнечной деятельности на магнитные явления на Земле...» [27]. Что касается озона, то к этому моменту Д.И.Еропкин сформулировал задачу, к разрешению которой он стремился всю оставшуюся жизнь: «Особенный интерес представляет выяснение функции изменения содержания озона в течение полярной ночи в Арктике, когда солнечные лучи не действуют на земную атмосферу. В этом случае приходится пользоваться лучом лунного света. Эта работа требует производства ряда параллельных измерений в двух местах: в Арктике и в одной из обсерваторий, где ведутся постоянные наблюдения над озоном» [27]. Здесь невольно приходится снова вспомнить В.Оствальда, говорившего, что для выдающихся ученых характерно умение рано находить проблему, решение которой позже приносит им всемирное признание. Напомним, что в 1932 г. Д.И.Еропкину было всего 24 года. Он непременно заслужил бы всемирное признание, если бы не был безвозвратно изъят из научной жизни четыре года спустя.

Все обстоятельства, связанные с работами на Земле Франца-Иосифа И.Шольца и Д.И.Еропкина, нашли удивительный и чрезвычайно мрачный отзвук в наши дни. Автор настоящих строк, придя в Ленинградский музей Арктики и Антарктики, была поражена известием о том, что Р.Л.Самойлович был расстрелян весной 1938 г., причем обвинение было связано именно с обществом «Аэроарктик», которым руководили члены национал-социалистической партии Германии.

Еще более поразительным представляется письмо, полученное автором от Бориса Петровича Беспалова, подготавливавшего в 1955 г. материалы к реабилитации Д. И. Еропкина:

«Я не помню всех деталей по делу Д. И., но мне кажется, что его арест и обвинения не были связаны с делами Пулковской обсерватории. Основное его обвинение было связано с зарубежной поездкой с группой советских специалистов и ученых. Эта поездка как-то касалась подготовки арктического полета итальянского дирижабля или же расследования обстоятельств катастрофы. Я думаю, что следователи добивались от Д. И. признания в том, что его иностранцы завербовали в качестве шпиона. Из показаний Д. И. мне стало известно, что в этой группе находился Е.Федоров, будущий папанинец и академик. Я встречался с Федоровым. Он помнил Д. И. и отозвался о нем благоприятно. По словам Федорова, они встречались с организатором экспедиции, про которого Федоров сказал, что он «настоящий фашист» [28].

Бесконечно жаль и Рудольфа Лазаревича, и Дмитрия Ивановича, настоящих энтузиастов международного научного сотрудничества и не подозревавших, что через несколько лет они будут растерзаны за это в связи с изменившейся внешнеполитической конъюнктурой.

Стратосферная конференция. 31 марта 1934 г. в Ленинграде открылась Всесоюзная конференция по изучению стратосферы. Современник так описывает это событие: «Присутствие корреспондентов иностранной печати, обилие голубых военных петлиц в наполненном до отказа вместительном зале, два огромных резиновых шара (точные модели «СССР» и «Осоавиахима 1»⁵), покачивающиеся над столом президиума, портреты трех героев в траурных рамах⁶ — все подчеркивало важность дела, ради которого собрались сюда научные работники со всех концов Союза.

Собрался научный штаб для обсуждения плана генерального наступления на верхние слои земной атмосферы» [29].

Дмитрий Иванович Еропкин имел самое непосредственное отношение к организации этого мероприятия: его имя мы находим в небольшом списке инициативной группы, насчитывавшей десять человек (см. приложение «К истории изучения атмосферного озона в СССР»); он входил также в Организационный комитет конференции, образованный Президиумом АН 15 декабря 1933 г. [30]».

Конференция работала в течение недели; Д.И.Еропкин сделал на ней три доклада, вошедших затем в издание трудов конференции. Спектр проблем, рассматривавшихся на заседаниях, был весьма широк: проблемы аэрологии, акустики, оптики и актинометрии, проблемы атмосферного электричества и космических  лучей, астрономии и техники, биологии и медицины. Среди докладов можно отметить такие, как Сообщения М.П.Бронштейна, П.А.Молчанова, С.П.Королева, П.И.Гроховского, выдающегося генетика акад. Г.А.Надсона и его американского коллеги Г.Меллера; перечислить все не представляется возможным. Издание трудов конференции вышло на русском языке в 1935 г.; оно включало доклады 79 авторов и представляло собой огромный том в 927 страниц [30].

Предполагалось издание «Трудов» и на иностранном языке. Оно действительно вышло [31] (на английском), но выглядело уже совершенно иначе — просто убого по сравнению с первым изданием. В связи с начавшимися повальными арестами ученых редколлегии пришлось спешно изымать их доклады и даже фамилии из сопроводительного текста «Трудов». Таким путем из списка членов инициативной группы исчезли фамилии Д.И.Еропкина и академика Г.А.Надсона, из списка руководителей секций конференции — академиков Г.А.Надсона и П.С.Дубенского. Изъятие текстов докладов сопровождалось предосторожностями; чтобы оно не бросалось в глаза, был исключен ряд докладов не пострадавших ученых (например, М.С.Эйгенсона), а академик С.И.Вавилов составил предуведомление, содержащее, между прочим, такие слова: «The present edition contains only those materials of the Conference which... may be considered to be still of interest» («Настоящее издание содержит только те материалы Конференции, которые... представляются не потерявшими интереса»). При всем уважении к Сергею Ивановичу надо сказать, что от этих слов пробирает мороз.

Англоязычное издание трудов конференции, вышедшее в 1938 г., представляло собою весьма несолидную книжку, содержавшую всего 307 страниц (доклады 39 ученых). Количество страниц уменьшилось в 3 раза, количество авторов — в 2 раза: эта диспропорция объясняется тем, что исключенным авторам нередко принадлежало несколько докладов (Д.И.Еропкину — 3, Н.М.Штауде и Е.Я.Перепелкину — по 2). Конечно, были исключены в новом издании доклады Н.А.Козырева и М.П.Бронштейна. Зато доклад П.А.Молчанова был заново написан для этого издания и весьма обширен: этот выдающийся аэролог был еще на свободе...

Стратосферная конференция вынесла ряд превосходных резолюций. Однако в 1936 г. по данному поводу акад. В.Г.Фесенков (участник конференции) заметил: «Для организации широких коллективных работ необходимо снабжение их дополнительными приборами применительно к поставленной теме. Это положение едва ли нуждается в доказательстве. Укажем лишь на планирование исследований по изучению стратосферы. Несмотря на широкий размах этого планирования на Всесоюзной стратосферной конференции в Ленинграде в 1934 г., лишь те постановления Конференции проводятся в жизнь, которые опираются на достаточно мощные заинтересованные организации. Ряд постановлений относительно изучения стратосферы астрономическими методами, несмотря на общепризнанное значение подобных исследований, не получил дальнейшего движения...» [32]. Последствия такого положения пришлось сполна испытать Д.И.Еропкину. Он предпринимал бесконечные попытки раздобыть средства для своих предприятий; слабым отголоском этой драмы является такое его письмо:

Приходится удивляться, как Дмитрию Ивановичу, занимавшемуся физикой атмосферы и солнечно-земными связями, не удалось, в духе того времени, втолковать имеющим власть, что его работы имеют большую «народнохозяйственную» важность. (А ведь в последние годы своей жизни он вплотную приступил, например, к изучению условий распространения радиоволн.) По всей видимости, Д.И.Еропкин или не понимал, что время требует от него таких усилий, или же сам не задумывался о «народнохозяйственном» значении своих работ, будучи увлечен процессом познания. Известно, что весьма искусен был в упомянутом вопросе, например, Борис Петрович Герасимович, умевший удачно преподнести «народнохозяйственную» ценность намеченных им работ; Дмитрий Иванович явно не обладал таким даром.

Затруднения в работе по стратосферной тематике могли возникнуть также вследствие резкого и широкого засекречивания этой темы. При внимательном взгляде можно обнаружить следы осведомленности об этом обстоятельстве в тексте доклада С.П.Королева, сделанного им на Стратосферной конференции. Кстати, засекречивание могло быть одной из причин резкого уменьшения объема «Трудов» при переходе от русского издания к англоязычному.

По горячим следам конференции была создана Стратосферная комиссия при Академии наук; однако через некоторое время ее функции без излишнего шума передали Географическому институту. Таким образом было прекращено существование еще одной академической комиссии, в работе которой Д.И.Еропкин принимал деятельнейшее участие. Небезынтересно, что председателем специальной комиссии Президиума по пересмотру списка комиссий АН (читай — по их ликвидации) был академик Н.П.Горбунов [34], непременный секретарь Академии наук СССР.

В каком аспекте ни рассматриваешь научную деятельность Д.И.Еропкина, не покидает ощущение того, что он находился внутри сжимающегося кольца. Конечно, находилось немало людей, которые в аналогичных условиях делали вид, что оно вовсе не сжимается. Дмитрий Иванович же, будучи неколебимо уверен в важности своих тем (в чем он был безусловно прав), сражался. Известно о его многочисленных и почти всегда бесплодных усилиях «пробить» какую-либо работу. Сколько энергии, сколько нервов стоила ему, например, попытка добиться разрешения на приезд Д.Шалонжа в СССР в 1934 г. (см. приложение). Откуда мог знать Дмитрий Иванович, что Хибиногорск, который он наметил для совместной работы с французским ученым, находился почти в самом центре целого куста лагерей НКВД? Разрешение на въезд в такой пункт Шалонж получить, конечно, не мог.

И все же хотелось бы закончить главу о Стратосферной конференции на светлой ноте. Конференция была как бы наивысшей точкой в жизни Дмитрия Ивановича Еропкина. Доклады его были блестящи и зажигательны (это признают даже люди, не питавшие к Д.И.Еропкину симпатий).

Один из докладов входил в состав «коллективного сообщения о теории атмосферы с точки зрения астрофизики», сделанного «бригадой молодых ленинградских астрономов: В.А.Амбарцумяна, Д.И.Еропкина и Н.А.Козырева» [29]. Престарелый академик А.А.Белопольский (шли последние недели его жизни, и болезнь уже не дала ему возможности присутствовать на конференции) должен был испытывать радость и уверенность в радужном будущем нового поколения пулковских астрофизиков, о которых писал в 1930-1931 гг.:

«Благодаря работе упомянутых молодых ученых (в цитируемом документе упомянуты Еропкин и Козырев. — Примеч. авт.,) работе в высшей степени интенсивной (ударной). Обсерватория идет и будет идти в ногу с новейшими теоретическими физическими достижениями и представит надежную смену кадров.

Приезжие молодые ученые-астрофизики со всех концов Союза всегда найдут поддержку и материал для своих исследований из богатого запаса звездных и солнечных спектрограмм, принадлежащих Обсерватории» [35].

«Некоторое перекрытие бригадирства». Тему взаимоотношений Дмитрия Ивановича Еропкина с Б.П.Герасимовичем автор никогда не стала бы выносить в отдельный раздел, если бы не ряд появившихся публикаций, которые освещают эту тему очень красочно, но не очень объективно [22, 36, 37, 38].

До прибытия Б.П.Герасимовича в Пулково на постоянную работу отношения были обычными. Известен черновик делового письма Дмитрия Ивановича к Герасимовичу; это письмо составлено в очень почтительных выражениях и датируется (по содержанию) началом 1931 г. [18].

На момент прибытия в Пулково (1931 г.) профессор Б.П.Герасимович, проведший несколько лет в командировке в Америке, имел перед собой вполне определенный идеал образцового астрономического учреждения. Об этом можно судить по его очерку «Harvard College Observatory», опубликованному в Русском Астрономическом календаре на 1931 г. (с.142-156): «Гарвардская обсерватория — это живое, бурно растущее рабочее настоящее. Вы чувствуете это, как только переступаете за порог, как только начинаете знакомиться с ее работой. Вместо музейного духа Парижской обсерватории, спокойствия хорошо налаженной канцелярии Гринича, вы попадаете в атмосферу напряженной, хотя и неторопливой работы живого организма, работающего почти с фабричной четкостью, объятого научным энтузиазмом дружного коллектива.

...Пикерингу⁷ были мало нужны высококвалифицированные специалисты-астрономы, ему необходимы были скорее умные и энергичные технические сотрудники, которые достигли бы каждый в своей области высокого технического совершенства. Ему нужны были не столько ученые, сколько артисты своего дела...

...Несколько слов о внутренней жизни Обсерватории. Директор является ее почти неограниченной главою. Однако его «образ правления» мало напоминает абсолютизм таких автократов, как Леверрье или некоторых директоров Гриничской обсерватории. Директор — крупнейший современный ученый и истинный вдохновитель работ Обсерватории — является ее моральным главою, авторитету которого охотно подчиняется всякий. Этот авторитет вовсе не подавляет молодых работников; наоборот, постоянное общение с директором носит живой и дружеский характер, укрепляющий молодые умы, толкающий вперед, а не назад.

Внешние условия чрезвычайно способствуют эффективности работы Обсерватории...»

Этот идеал (возможно, отличавшийся от оригинала какими-то существенными тонкостями) Б.П.Герасимович хотел видеть в Пулкове и стремился к этому с необыкновенной настойчивостью. Однако новое поколение пулковских астрофизиков, в том числе Д.И.Еропкин, с негодованием отвергло и путеводную звезду «фабричной четкости», и поползновение «укреплять» их умы. Согласно гарвардскому идеалу, можно было обойтись и без них, ибо они были именно высококвалифицированными специалистами-астрономами.

О дальнейшем развитии отношений между двумя учеными можно судить по двум сохранившимся стенограммам заседаний КИСО [39]. Замечания Бориса Петровича отличаются темпераментностью и некоторой агрессивностью, чего нет в словах, исходящих из уст Дмитрия Ивановича. Приведем примеры.

Из отчета о заседании 7 января 1932 г.:

«Еропкин: КИСО числится бригадиром по вопросам выступления на Съезде по Солнцу. Доклад от КИСО был намечен, и Николай Николаевич обещает в ближайшее время его представить.

Герасимович: Тут некоторое перекрытие бригадирства. Я тоже был бригадиром по геофизике, и у нас в Харькове была выработана программа доклада на Съезде.

Еропкин: Вопрос стоит об объединении их» [39, л.62].

Из того же отчета:

«Еропкин: КИСО считает, что для успешного решения вопроса о связи солнечной деятельности с земными явлениями важно создать центр, где были бы сосредоточены геофизические и метеорологические данные по СССР так же, как архив солнечной деятельности и различных явлений в солнечной системе.

Комиссия предлагает Пулковской обсерватории...

Герасимович: Я предлагаю вместо слова «предлагает» поставить «просит» [39, л.52].

В последнем замечании Б.П.Герасимовича автору видится явственное желание Б.П.Герасимовича, еще не директора, поставить КИСО «на место».

Заметим также, что на том же заседании было высказано очень важное мнение (к сожалению, неизвестно, кому принадлежали эти слова; во всяком случае, точка зрения Д.И.Еропкина была именно такой): «Надо поставить принципиально вопрос о том, что КИСО не может являться организующим центром для службы Солнца... КИСО должна явиться центром, объединяющим научную деятельность в области разработки вопроса о связи Солнца с земной деятельностью» [39, с.39]. В 1936 г. в письме Непременному секретарю АН Н.П.Горбунову Б.П.Герасимович обвинял Д.И.Еропкина именно в «злостном саботаже» по отношению к Службе Солнца [40]. В какой-то, пока неизвестный момент вопрос о Службе Солнца был Дмитрием Ивановичем проигран. Скорее всего, это произошло на Астрофизической конференции по планированию, состоявшейся в Пулкове 5-9 мая 1932 г. На ней Б.П.Герасимович выступал с докладом «Предложения Пулкова по службе Солнца». Несомненно, что именно к этой конференции относятся и такие слова председателя КИСО академика Белопольского (из письма к Б.В.Нумерову [14]): «Для меня, когда я согласился принять председательство в этой комиссии, было ясно, что дело идет о науке, а не о дойной корове, которую узнал только на заседании конференции».

Летом 1933 г. Б.П.Герасимович вступил в должность директора Пулковской обсерватории. Этому предшествовал приезд комиссии из Москвы по жалобе, направленной Б.П.Герасимовичем в Главнауку [41].

К этому же периоду времени относится крайнее ухудшение отношений между академиком А.А.Белопольским и лицами, определявшими политику Физико-математической ассоциации Академии наук. В качестве иллюстрации можно привести фрагмент письма академика, содержание которого позволяет датировать его 1933 г:

«Под влиянием доклада Никифорова в заседании группы Ф.м. наук я сделал оценку своей 54-летней научной деятельности и пришел к заключению, что эта деятельность не имела того значения, которое ей приписывала дореволюционная общественность... Послереволюционная общественность предъявляет к ученым новые требования, которые оказались непосильными для меня, а потому я обращаюсь к Академии и прошу снять с меня звание действительного члена ея и звание председателя Комиссии по исследованию Солнца» [42, л.70]. Возможно, что ответом на это письмо явилось назначение академика А.А.Белопольского почетным директором обсерватории [42, л.71]. Звание его и должность за ним остались.

Незадолго до этого Б.И.Сегалом была «зарезана» кандидатура А.Я.Орлова, представленная академиком А.А.Белопольским для баллотирования в действительные члены Академии. В своем отзыве Б.И.Сегал, между прочим, писал: «А.Я.Орлов является типичным ученым-индивидуалистом, не создавшим научной школы и последователей. Даже простое научное сотрудничество с другими научными работниками, не говоря уже об элементах коллективной научной работы, отсутствует в деятельности А.Я.Орлова.

Со стороны общественной необходимо отметить отсутствие общественной работы у А.Я.Орлова и неясность его общественно-политического лица» [43]⁸.

Весьма интересно, что соперником А.Я.Орлова был П.М.Никифоров, кандидатура которого была одобрена. На конец 1933 – начало 1934 гг. П.М.Никифоров состоял заместителем председателя Бюро Физико-математической ассоциации, Б.И.Сегал — ученым секретарем [30, с.XVI].

Надо хорошо представлять себе, что между А.А.Белопольским и Д.И.Еропкиным, кроме деловых, существовали теплые личные отношения. Братья Д.И.Еропкина (Борис Иванович и Юрий Иванович) рассказывают, что престарелый академик даже посещал (со своей второй супругой) Дмитрия Ивановича в их доме — большом, красивом доме двухцветного кирпича на канале Грибоедова, напротив Русско-эстонской церкви.

Фактически Дмитрий Иванович выполнял функции личного секретаря академика. По личному архиву А.А.Белопольского рассеяно множество документов, принадлежащих руке Д.И.Еропкина, зачастую неподписанных. В квартире Еропкиных, в свою очередь, находилось немало бумаг академика, изъятых уже в январе 1938 г. (они были с радостью принесены в «Большой дом» по первому требованию самой Зинаидой Дмитриевной, надеявшейся на то, что они понадобились в связи с пересмотром дела [44]). Не подлежит сомнению, что Дмитрий Иванович был посвящен во многие проблемы академика; не подлежит сомнению также и то, что он всегда и безоговорочно поддерживал своего учителя.

Летом 1934 г., когда могила академика Белопольского была еще совсем свежей, Пулковская обсерватория вошла в состав Академии наук (точнее, вернулась в нее)⁹. (Заметим, что немалые усилия к этому приложил А.А.Белопольский, под руководством которого еще 9 марта 1929 г. было составлено письмо о необходимости восстановления научной связи с АН СССР, подписанное двадцатью двумя пулковскими астрономами [45].) Президиумом АН для «приемки» обсерватории была выделена «тройка», состоявшая из П.М.Никифорова, Б.И.Сегала и А.Я.Флаума [46]. Б.П.Герасимович, к этому времени достаточно хорошо знавший Дмитрия Ивановича, тогда же поставил целью избавиться от него, так как «перекрытие бригадирства» продолжалось; в это же время Пулково покинул В.А.Амбарцумян, а также молодой астроном Д.О.Мохнач (ставший аспирантом Амбарцумяна). Дмитрий Онуфриевич входил, вместе с А.Н.Дейчем, Д.И.Еропкиным и Б.В.Окуневым, в секретариат Астрофизической конференции по планированию (1932 г.), состоявший из «молодых пулковских астрономов» [69]. Сохранению острых отношений с молодежью даже после ее увольнения способствовала нетерпимость Б.П.Герасимовича к научной критике; примером может служить конфликт, вызванный критической заметкой Д.О.Мохнача — в самом его начале директор ГАО перевел разговор на личность оппонента [70].

Подготовка к затмению 19 июня 1936 г. уже с 1932 г. проводилась Комиссией по исследованию Солнца: сведения об обширной переписке, которую вел Д.И.Еропкин с этой целью, можно найти в воспоминаниях Т.В.Станюкович; автор этих строк располагает двумя картами СССР, принадлежавшими Д.И.Еропкину и происходящими из огромного множества подобной продукции, закупленной КИСО в ходе подготовки к затмению. О научной стороне подготовки можно только делать предположения, так как документов не сохранилось.

Б.П.Герасимович в 1934 г. создал новую, специальную комиссию по подготовке к затмению, в распоряжение которой и поступали суммы, ассигнованные правительством на этот предмет. Ученым секретарем комиссии был назначен Е.Я.Перепелкин; первый пленум состоялся в ноябре 1934 г. Иной цели для создания этой комиссии, кроме изоляции Д.И.Еропкина, имевшего очевидно свои (т.е. выработанные независимой КИСО) планы, автор не видит. Двух комиссий для подготовки к затмению было явно много. Ведь и сам Б.П.Герасимович говорил, что КИСО «в связи с затмением находится в состоянии анабиоза» [47, с.711]. Тем не менее Борис Петрович не настолько забыл о КИСО, чтобы не позаботиться о месте председателя этой комиссии, которое теперь принадлежало ему.

Одновременно с помощью мертворожденной стратосферной группы ГАО, собиравшейся, по всей видимости, всего один раз — 13 ноября 1934 г., темы, интересовавшие Д.И.Еропкина, были выделены и изолированы. Проведя черту между «стратосферными» темами и всеми другими, Б.П.Герасимович декларировал, что они будут осваиваться в ГАО только при условии дополнительных целевых ассигнований (которых не последовало) [48, 49]. В таких условиях для Д.И.Еропкина, который в отличие от товарищей по стратосферной тематике — Г.А.Тихова и Н.А.Козырева — не имел «звездных» тем, не оставалось другого выхода, как покинуть обсерваторию. Но он не сделал этого. По-видимому, причиной тому была не только гордость. Пулковская обсерватория была тогда не тем, чем стала впоследствии. Будучи отставлен в 1919 г. от должности ее директора, А.А.Белопольский, терзаемый противоречивыми чувствами, писал: «...Мое положение окажется прямо трагическим, ибо я должен буду уйти из Пулкова, лишиться всей той богатой научной обстановки, опираясь на которую я мог работать... Вне этой обстановки моя научная деятельность должна свестись к нулю...» [42, л.57]. Наверное, подобные чувства испытывал и Дмитрий Иванович.

Безусловно, план, предложенный Б.П.Герасимовичем для развития Пулковской обсерватории, был превосходен; подготовка к затмению была проведена на самом высоком уровне. Здесь речь идет о другом — о том, что Б.П.Герасимович как директор учреждения не считал себя ответственным за судьбу молодого таланта, которая была передана в его руки. Эта ситуация, в настоящее время обычная, тогда была еще новинкой. Вспомним, например, слова А.А.Белопольского, написанные им в письме к Б.В.Нумерову 13 июня 1930 г.:

«Нужно, чтобы нашлись работники, которых внутренне влекло к разработке этой или иной проблемы, связанной с Солнцем; им следует дать средства, carte blanche, чтобы они смогли выполнить намеченную ими задачу во всеоружии современной техники и оптики.

Таким образом, мой принцип — никому не навязывать своих планов. Пусть каждый, следящий за литературой, сам выбирает темы. Поле тут обширнейшее. Итак, подбирайте молодежь, с ней все приложится» [50].

Б.П.Герасимович же был руководителем нового поколения, рассматривавшим тематический план как нечто превосходящее по важности судьбу «человеческого материала». Конечно, он находил искреннее непонимание у Еропкина и Козырева, не успевших забыть уроки учителя и считавших, что организатор науки должен поощрять их усилия.

С января 1935 г. Д.И.Еропкин потерял остатки своей независимости: он стал получать жалованье только в Пулкове; прежде, начиная с 1931 г., он получал деньги частью от Академии наук (как ученый секретарь КИСО), частью от Пулкова, на инструментах и на территории которого работал бóльшую часть времени.

В начале 1935 г. Дмитрий Иванович совместно с Н.А.Козыревым выезжал в экспедицию по наблюдению полярных сияний за свой счет (видимо, пользуясь денежной помощью матери — известного врача). Осенью 1935 г. администрация обсерватории совершенно неожиданно дала согласие на оплату командировки в Таджикистан для изучения зодиакального света, хотя эти действия противоречили всей предыдущей политике руководства. В Таджикистане Д.И.Еропкин и Н.А.Козырев виделись с В.П.Цесевичем (свидетельство А.Н.Болдырева); помимо своих работ, они выполняли совместно с Виктором Львовичем Гинзбургом (московским астрономом, находившимся в Таджикской ССР в ссылке) исследования по изучению запыленности воздуха по заданию Наркомздрава Таджикистана [51; 52, л.1]. За эту работу они получили соответствующую оплату.

«Вскоре после возвращения Еропкина и Козырева в Ленинград началась осада их директором ГАО Б.П.Герасимовичем, потребовавшим объяснений «по поводу получения ими от НКЗ ТаджССР сумм за работу, входившую в программу их экспедиции, оплаченной ГАО» [53, л.72-73]; эта формулировка не соответствовала действительности. Оперативность поступления в адрес Б.П.Герасимовича сведений из Таджикистана поражает; поражает также то, что к директору в руки попала «переписка Еропкина об организации в Периии¹⁰ обсерватории» [52, л.3]. По-видимому, это были подлинные письма Дмитрия Ивановича?

Тому, кто просмотрит архивное дело, связанное с последующей тяжбой [52], ясно, что речь идет о чисто казусном процессе: если бы Д.И.Еропкин и Н.А.Козырев получили те же деньги (заметим, за отдельную, дополнительную работу!), проведенными по другой статье, то никакого «беззакония» в этом уже не было бы [52, л.4]. Поведение молодых людей изумляет своей наивностью: любой современный юноша тщательно проследил бы за соблюдением формальностей, в особенности если бы скрывал получение денег от администрации или опасался проверки. Сверхнаивным предстает перед нами Дмитрий Иванович, привлекший в качестве представителя Академии наук для защиты своих интересов вице-президента Академии академика В.Л.Комарова. Более знакомым с жизнью показал себя Б.П.Герасимович, имевший дело исключительно с юрисконсультом Академии Архиповым [52, л.15, 39]. В пользу Еропкина и Козырева свидетельствовали на процессе (строго говоря, их было два) академик В.Г.Фесенков [52, л.4] и Д.О.Мохнач [52, л.10]; против них — В.П.Цесевич [52, л.4]. Хотя уголовное дело, возбужденное против Еропкина и Козырева, было прекращено [52, л.4], но восстановиться на работе молодым людям не удалось (они были уволены 8 марта 1936 г.). Инстанции признали, что они были уволены «вследствие прямого нарушения закона об упорядочении совместительства» [52, л.21] и что были виновны в том, что «не испросили разрешения у директора на совместительство, но сознательно скрыли этот факт» [52, л.22].

Предлагаем вниманию читателей текст действовавшего тогда положения о порядке утверждения договоров: «Договора трудовые на временных работников, приглашаемых к участию в экспедициях или для выполнения аккордных научных работ, заключаются непосредственно директором учреждения, согласовываются с Бюро Ассоциации и визируются старшим юрисконсультом и визируются в УД [Управление делами], после чего вступают в силу» [54]. Кроме того, что этот порядок выглядит устрашающе бюрократизированным, очевидно, что без ведома директора ГАО ни Бюро Ассоциации, ни юрисконсульт не утвердили бы такой договор: это положение было зафиксировано в специальном постановлении: «Считать недопустимым заключение договоров сотрудниками учреждений без санкции учреждений» [55]. Все эти правила были совсем свежими, принятыми в 1931-1934 гг., и представляли собой подкрепление декларированного в те годы принципа: «Директора институтов в административном и хозяйственном отношении управляют институтами на основах единоначалия» [56]. Первый признак намечающегося «упорядочивания» совместительства, который удалось отыскать, относится к 1925 г. Формулировка документа доказывает свежесть этого вопроса: «Ввиду выяснившейся необходимости оформить вопрос о совместительстве службы по Морскому Ведомству и по Н.К. Просвещения личного состава Симеизской Обсерватории...» [57].

Чтобы подвести черту под этим вопросом, надо констатировать, что при действовавших порядках в случае наличия малейших трений между руководителем учреждения и научным работником руководитель имел полную возможность не разрешить договора о совместительстве.

В начале 1936 г. В.А.Амбарцумян и Д.И.Еропкин составили статью «О научной тематике в Пулковской обсерватории». Считая невозможным судить о документе лишь по его «отражению» (известен только отзыв на эту статью, написанный Б.П.Герасимовичем [40]), можно тем не менее сказать, что подписание этого документа Д.И.Еропкиным было вызвано его крайним отчаянием в попытках обеспечить возможность продолжения своих работ. 27 декабря 1935 г. он выступил на заседании Комитета по заведыванию филиалами и базами Академии наук СССР с обширным докладом «О постановке исследований полярных сияний в СССР» [58]. По этому докладу было вынесено постановление, одобряющее подобные работы; но это одобрение сводилось на нет указанием на то, что о порядке их проведения Комитет просит «договориться Пулковскую обсерваторию с Кольской Базой Академии наук». Совершенно ясно, что при сложившейся ситуации ни о какой такой договоренности не могло идти и речи — в ней не была заинтересована пулковская администрация. Более того, председатель Комитета академик В.Л.Комаров, загнавший вышеуказанным химерическим одобрением болезнь внутрь, в момент последовавшего обострения этой болезни и вовсе умыл руки, отказавшись под давлением Непременного секретаря Н.П.Горбунова от собственной характеристики Д.И.Еропкина как ценного молодого работника [52, л.23]. После этого невозможно умиляться усилиям Комарова, хлопотавшего об вызволении уже осужденного Еропкина в 1937 и последующих годах.

С печалью надо отметить, что Б.П.Герасимович широко использовал в борьбе с Д.И.Еропкиным такой аргумент, как свою известность, как будто это всегда гарантирует правоту. Так, в письме к Н.П.Горбунову [40] Борис Петрович пренебрежительно отозвался о работах Еропкина по теории планетных атмосфер (которые действительно были слабым местом последнего), умолчав о работах по озону, а также спектрам полярных сияний и зодиакального света, о которых прекрасно знал. Н.П.Горбунов безусловно довольствовался одним этим отзывом; по наблюдениям автора, упомянутое письмо Герасимовича производит гипнотическое действие и на современных исследователей, считающих этот отзыв исчерпывающим. Крупная величина Б.П.Герасимовича как ученого до сих пор представляется некоторым людям безусловным доказательством его правоты в делах административно-организационных.

История возвышения и падения Н.М.Воронова¹¹ неразрывно связана со всем вышеизложенным. Довольно подробно она изложена в [38, 59], но необходимы некоторые дополнения. Прежде всего, Воронов не был, конечно же, «астрономическим Бендером» [38, с.292]. По мнению автора, он был скорее маньяком — это объясняет и естественность его поведения при представлении заведомо ложных работ, и попытки доказать верность своих результатов после разоблачения [60, л.21]. Такое объяснение могло бы дать ключ и к пониманию странного для данной ситуации поведения некоторых лиц, вовлеченных в эту историю.

Борис Петрович Герасимович нес большую долю ответственности за возвышение Воронова. Чтобы не быть голословными, приведем несколько цитат из доклада Н.И.Идельсона, заведующего теоретическим сектором и руководителя Воронова; этот доклад написан Наумом Ильичом уже после катастрофы (разоблачения Воронова).

О первой части работы по малой планете Эгерия (опубликована в № 14 «Циркуляров ГАО»): «Эта работа передана Вороновым непосредственно Директору в декабре 1934 г., еще до его поступления на службу в Обсерваторию, и тогда же назначена в печать... Мне кажется, не было никаких оснований спешить с опубликованием работы только что принятого сотрудника, пока он не доставит всех материалов».

О работе по комете Швассмана в № 16 «Циркуляров»: «Я не помню, чтобы когда-либо видел эту работу до появления ее в печати» [60, л.9].

Особый интерес составляет высказывание Идельсона о первой работе Воронова: «Основная работа по Весте, опубликована в AN, т. 254, подписана Ташкентская АО, 1934, сент. 20; эта работа доставила Воронову мировую известность, послужила основой к утверждению его в степени кандидата наук, к избранию его в члены Международного Астрономического Униона» [60, л.9].

В редакцию «Astronomische Nachrichten» сообщение о подложности работ Воронова было отправлено только после личной телеграммы Герасимовичу Непременного секретаря Н.П.Горбунова, отправленной им 16 сентября 1936 г.: «Немедленно опубликуйте АN дезавуации результатов» [60, л.28]. Разоблачение Воронова датируется февралем того же года. Таким образом, решение оповестить редакцию АN было принято только после невиданных столкновений, трех публикаций в «Ленинградской правде» и явилось результатом работы в Пулкове так называемой «комиссии Пашуканиса».

Единственным до этого момента сообщением пулковской администрации о несоответствии истине работ Воронова явился клочок бумаги, вклеенный в «Циркуляр ГАО» № 17 и касающийся одной-единственной работы Воронова — по малой планете Эгерия (№ 16 «Циркуляров»).

Неслыханная история Воронова потрясла Пулково, да и не только Пулково. Б.П.Герасимович, конечно, подавленный случившимся, отправил под большим секретом Н.М.Воронова в Сталинабад, к В.П.Цесевичу. По свидетельству Н.И.Идельсона такая договоренность была достигнута еще в преддверии скандала [60, л.8]. Директор явно не оценил последствий такого шага. Общественный резонанс от разоблачения Воронова был слишком велик, а виновник истории исчез бесследно. Между тем Николай Михайлович за полтора года стал сотрудником ГАО, получил квартиру, кандидатскую степень, вошел в число пятнадцати первых членов МАС от СССР, среди которых не было, конечно, ни Козырева, ни Еропкина, ни Амбарцумяна [59, с.59]. Логично было бы ожидать суда.

В аналогичной ситуации один сотрудник АО ЛГУ (фамилия известна), уличенный в намного меньших грехах (подделка результатов гравиметрических хоздоговорных измерений), скрывался от людских глаз несколько недель; потом не выдержал и явился с повинной в «Большой дом», представив одновременно изобретенный им способ отличать фальсифицированные наблюдения от настоящих. Этот человек был осужден по уголовной статье и отправлен на Дальний Восток [7, 61].

Трое друзей, Еропкин, Амбарцумян и Козырев, принявшие разоблачение Воронова наиболее болезненно, так как были близки к нему по возрасту, с одной стороны, а с другой — никогда не заслуживали от новой администрации ГАО такой высокой оценки своих работ, как Воронов, не имея сведений о местонахождении проходимца и не находя выхода своему возмущению, обратились в газету. Следует отдельно отметить, что первая из статей появилась в печати только после того, как Б.П.Герасимович подал в суд на Еропкина и Козырева как на «мошенников» (собственное выражение директора [40]), поставив таким образом уголовника выше людей, честно относящихся к своей работе.

Статьи (их вышло три, [62-64]) производят смешанное впечатление. Ряд несомненно верных фактов, которые можно подтвердить документами, обрамлен политическими ругательствами того времени (в частности, в адрес Б.П.Герасимовича) и далеко идущими выводами. Под первыми двумя статьями стоит подпись Д.Славентантора (как удостоверилась автор, благополучно пережившего и войну, и «культ личности»), под последней — Д.Славентантора и А.Нежданова. Ни в коем случае нельзя смешивать этих газетчиков с молодыми людьми, принесшими в редакцию возмутившие их факты. (К сожалению, это сделано в одном из исследований [38]; кроме того, обычный газетный штамп тех годов — «зажим самокритики» — выставляется в этой публикации как свидетельство низкого уровня компетенции авторов, к которым произвольно были причислены Еропкин, Амбарцумян и Козырев.) Именно газетные публикации вызвали приезд в Пулково комиссии Президиума, или «комиссии Пашуканиса» [65, л.4], назначенной на 16.08.1936.

Теперь мы знаем, что в 1936 г. газетные статьи могли дать непредвиденный резонанс; но для живущих тогда это не было очевидным. Точно так же Б.П.Герасимович в стремлении воспрепятствовать восстановлению Еропкина и Козырева на работу в Пулкове был неспособен, по-видимому, оценить зловещую фигуру Прокурора СССР А.Я.Вышинского, к которому обращался в попытках справиться с молодыми людьми [52, л.40, 46].

Что же касается Н.М.Воронова, то он был изгнан из Сталинабада благодаря усилиям двух пятикурсников ЛГУ — Н.Б.Пальчикова и А.И.Балакина, приехавших на практику к В.П.Цесевичу с «Ленинградской правдой» в руках. Эти студенты были совершенно незнакомы с Еропкиным и Козыревым: ими руководило благородное негодование людей, на глазах которых была поругана Наука. Н.Б.Пальчиков и А.И.Балакин были арестованы летом 1937 г. и, вероятно, расстреляны; это заставляет еще внимательнее вглядеться в загадочную и зловещую фигуру Н.М.Воронова, особенно в связи с полусумасшедшим, наполненном угрозами «всем нашим астрономам» письмом последнего, адресованным Н.П.Горбунову [60, л.21].

На октябрьской сессии физической группы АН (1936 г.) В.П.Цесевич объяснял допущение Воронова к работе на Сталинабадской АО тем, что «к сожалению, Сталинабад находится от Пулкова очень далеко, и материалов каких-либо, в том числе и статей «Ленинградской правды», мы просто не имели» [47, с.755]. Невольно вспоминается куда лучшая связь, существовавшая тогда, когда надо было переправить из Таджикистана в Пулково сведения об экспедиции Еропкина и Козырева.

В ослеплении борьбы молодые ученые и Б.П.Герасимович неспособны были объективно оценивать друг друга. Так, Герасимович, поднявшийся на самый верх, в установочном докладе «О развитии астрономических работ в СССР» на той же октябрьской сессии 1936 г. говорил: «Кроме парцелляции нашим основным недостатком является «астропровинциализм» — отсутствие чуткости к биению пульса мировой науки, трудность, с которой мы нащупываем особенно живые проблемы, работы по которым сразу бы нашли свое место в стройной системе общего научного прогресса» [47, с.703].

«Астропровинциализм», по мнению автора, представляет собой намек на мироведское прошлое противников (в свое время имела место несколько пренебрежительная точка зрения на мироведов как на «любителей»). По существу же дела Б.П.Герасимович был, несомненно, неправ. Легко увидеть это на примере Д.И.Еропкина, а, еще сузив, — на примере исследований последнего по атмосферному озону. Крупные ученые в этой области существовали в то время во Франции, Германии, Швейцарии, Великобритании; американцев среди них или не было, или было немного. Может быть, поэтому Б.П.Герасимович не слышал эту тему в «биении пульса мировой науки». Дмитрий Иванович Еропкин интуитивно почувствовал большое значение проблемы атмосферного озона еще тогда, когда озон интересовал отдельных геофизиков как частная проблема. Таким образом, как мы видим сейчас, Д.И.Еропкин стоял в свое время на переднем крае в этой области исследований.

В уже цитированном докладе Б.П.Герасимовича, солидаризировавшегося с проводившейся своеобразной «коллективизацией науки», мы находим образцовые фразы для руководителя того времени: «...мелко парцеллированная астрономия со всеми отрицательными сторонами мелкого производства и чересполосицы...»; «Все перечисленные недостатки являются лишь отдельными сторонами научного провинциализма, который, как всякий провинциализм, связан с мелким индивидуализмом. Интересы отдельных научных работников не подчиняются интересам коллектива; отсюда, между прочим, так называемая «астросклока», которая очень сильно вредит интересам нашей науки и поэтому объективно является антиобщественным явлением» [47, с.703-704].

Представляется, что Борис Петрович вполне вписывался в окружавшие его организационные структуры. Дмитрий Иванович по какой-то причине выпал из них. Хотя он не был образцом «индивидуала» и уж, во всяком случае, не был исследователем-одиночкой по призванию, «комиссия Пашуканиса» обвинила его в «индивидуализме, несовместимом с планомерно организованной работой» [65, л.10-15]. В состав комиссии, кроме Замнаркомюста Е.Б.Пашуканиса, входили также академик С.И.Вавилов и последовательный борец с индивидуализмом — П.М.Никифоров, теперь уже член-корреспондент АН.

Как короток оказался путь от ударной «бригады молодых ленинградских астрофизиков» до россыпи непригодных к коллективной работе «индивидуалов»! Безусловно, произошло изменение конъюнктуры, а не внутренней сущности Еропкина и Козырева, к которому также относилось вышеприведенное заключение комиссии об «индивидуализме».

По мнению автора, арест и гибель Б.П.Герасимовича явились следствием каких-то более поздних, пока не вполне ясных процессов, проходивших в Академии; совпадение даты его ареста (29.06.1937) с датой падения Непременного секретаря АН Н.П.Горбунова (впоследствии арестованного), с которым Борис Петрович был связан тесными деловыми и дружескими отношениями, вряд ли можно считать случайным.

Затмение. Безусловно, Дмитрий Иванович не мог пропустить такое событие как полное солнечное затмение 19 июня 1936 г. Вместе с группой московских астрономов (по всей видимости, это был академик В.Г.Фесенков с товарищами) он готовился к наблюдениям, находясь неподалеку от Кустаная. Сохранился интересный документ — собственноручный дневник Дмитрия Ивановича о наблюдении им этого затмения (записи представляют набросок заметки, предназначенной для популярного издания). Из этого дневничка можно узнать, что Дмитрий Иванович был вооружен компактным спектрографом собственной конструкции, известным под названием «Петушок», и намеревался получить спектр свечения неба при полной фазе. Убедившись в том, что небо закрыто облаками, Дмитрий Иванович, вследствие компактности своего прибора, смог выехать с площадки, чтобы воспользоваться самолетом (аэропланом) и подняться повыше. Хотя аэроплан опоздал, с вышки аэропорта Дмитрию Ивановичу удалось сделать снимки интересующих его спектров, так как в тучах, к счастью, оказалось «окно». Московские же астрономы на площадке напрасно ждали, что небо расчистится.

Полученные спектры оказались чрезмерно интенсивными; тем не менее кое-какие интересные результаты Дмитрий Иванович все же получил. В январе 1937 г., уже после его ареста, в Лондоне вышла из печати маленькая заметочка, доставленная С.Чепменом в журнал Королевского Метеорологического общества. Эта последняя публикация Д.И.Еропкина носит название: «Предварительное замечание об излучении неба в сумерки и при полной фазе затмения 19 июня 1936 года».

Кроме этой заметки, Дмитрием Ивановичем было закончено несколько статей и книга «Солнце и стратосфера». Ряд статей и первая часть книги были сданы в печать. Уже находясь в тюрьме, Дмитрий Иванович продолжал верить в то, что эти работы будут изданы, и напрасно ждал известий об этом. Судьба всех неопубликованных рукописей Д.И.Еропкина неизвестна.

Тяжелая, гнетущая атмосфера, сгустившаяся в стране к 1936 г., отражалась и на жизни Дмитрия Ивановича Еропкина (еще не арестованного). В дневничке, посвященном наблюдениям затмения, не упомянуто ни единой фамилии; не представляется возможным установить, чем он зарабатывал на жизнь после увольнения из Пулкова, если не считать доходов от публикаций в журналах «Природа» и «Мироведение». Осенью 1936 г. Дмитрий Иванович принял решение о поездке в Псков для чтения лекций, и договорился об этом с какой-то псковской организацией. Поскольку в то время Псков находился в 8 километрах от государственной границы с Эстонией, возникла необходимость в пропуске. Дмитрий Иванович оформил его по всем правилам и в урочный день пошел за получением. Однако вернулся без пропуска: «Не готово». На следующий день его арестовали. Случилось это 5 декабря 1936 г., в день принятия Сталинской Конституции.

На следствии Дмитрию Ивановичу были предъявлены обвинения по статье 58, пп. 6, 8, 11 (шпионаж, террор, антисоветская организация) [71]. В принадлежности к антисоветской террористической организации обвинялись все пулковцы, осужденные Военной коллегией Верховного Суда СССР 25 мая 1937 г. Что же касается шпионажа, то, кроме обвинения, связанного с арктической экспедицией (см. разд. «II МПГ»), Дмитрию Ивановичу вменили в вину посещения японского посольства при подготовке им, как секретарем КИСО, экспедиции на затмение 1934 г. на Каролинские острова; эта экспедиция сорвалась из-за внезапного отказа С.И.Вавилова от руководства ею [15, 72]. Под влиянием физического воздействия Дмитрий Иванович, как пишет его мать, «пошел на абсурд, говоря, что и в другие посольства ходил». Этого вполне достаточно, чтобы представить, что делали с молодым ученым на следствии.

Воспоминания о последнем свидании с Дмитрием Ивановичем оставила Т.В.Станюкович, бывшая тогда совсем юной, но проявившая необыкновенное самообладание, как добиваясь свидания, так и во время него.

В тюрьме г. Грязовца Вологодской области, куда был помещен Д.И.Еропкин, его ждал последний подарок судьбы. Соседом его среди других сокамерников оказался молодой ленинградский физик, аспирант академика А.Н.Крылова Лев Соломонович Полак. Этот человек, обаятельный, живой и артистичный, изобретал всевозможные способы занять время интеллектуальными развлечениями. Молодые люди читали друг другу стихи, лекции по излюбленным предметам; разучивали тексты на английском языке и разыгрывали сценки и т.п. К сожалению, и это подобие жизни продлилось недолго: в январе 1938 г. комиссией по «очистке» тюрем Л.С.Полак был отправлен в этап, а Д.И.Еропкин приговорен к расстрелу по вымышленному обвинению.

В 1934 г. голландский ученый Г.Иордан, очарованный успехами советской науки, произнес: «СССР сейчас является Эльдорадо науки». Дмитрий Иванович Еропкин был одной из драгоценностей этого Эльдорадо; его ум свободно простирался над несколькими областями астро- и геофизики. Для работы ему нужен был весь земной шар: недаром, даже будучи запертым в пределах СССР, он успел объездить страну от Земли Франца-Иосифа до Гиссарского хребта, от Батуми до Владивостока. Даже сейчас, спустя полвека, тяжело смириться с той опустошающей потерей, какой явилась насильственная смерть Дмитрия Ивановича, не достигшего тридцатилетнего возраста.

Единственным утешением является то, что горячая душа этого человека ярко оживает при прикосновении к его письмам и статьям и заставляет вспомнить слова поэта, призвавшего

...Поднять бокал
Во здравье мертвых, а верней, незримых,
Издалека от нас неотделимых.

Научное наследие. Трагическая судьба Дмитрия Ивановича Еропкина произвела на свет необычный документ. Это отзыв о работах Дмитрия Ивановича, потребовавшийся среди других документов для его посмертной реабилитации в 1955 г. (т.е. еще до начала массовой реабилитации).

Отзыв написан известным пулковским специалистом по солнечно-земным связям, доктором физико-математических наук Б.М.Рубашевым и представляет собой большую ценность, хотя подход к работам Еропкина в этой рецензии выглядит скорее утилитарным, чем историко-научным (вероятно, это объясняется назначением рецензии).

Помимо этого, отзыв основан на неполном списке работ Дмитрия Ивановича Еропкина: пропущены публикации, помещенные в нашем списке под номерами: 5-9, 15, 19, 21, 22, 24-26, 28, 35, 37-42, 46-49, 51-52. Среди пропущенных — не только популярные, но и научные статьи, а также интереснейшие критические заметки [25, 28, 46]. Трудно объяснить, почему в список Б.М.Рубашева попал только один из трех докладов, сделанных Д.И.Еропкиным на Стратосферной конференции.

Несмотря на все это, отзыв Б.М.Рубашева необыкновенно интересен и является, по существу, первой оценкой работ Д.И.Еропкина. Имя Д.И.Еропкина можно встретить и в современной научной литературе. Издание «Science Citation Index» сообщает о продолжающихся ссылках на две работы Дмитрия Ивановича, приведенные в нашем списке под номерами 36 и 46. В предисловии в книге А.Х.Хргиана, Г.И.Кузнецова «Проблема наблюдений и исследований атмосферного озона»(М.: Из-во МГУ, 1981) читаем:

«Своеобразный пример использования наблюдений озона дает космическая метеорология. Еще в 1933-1934 гг. Д.И.Еропкин высказал мнение, что с удалением от Солнца и с ослаблением его радиации в атмосферах планет должно быть относительно больше сложных молекул. В частности, он поставил вопрос об обнаружении кислорода в атмосфере Марса по наблюдению в ней полос поглощения озона.

Излишне говорить, что существование свободного кислорода в атмосфере планет может свидетельствовать о наличии на них жизни: на Земле возникновение кислородной атмосферы было тоже связано с зарождением жизни. Так изучение озона входит в контакт с одной из замечательных проблем современной космогонии» (с.6).

Работы Дмитрия Ивановича Еропкина, посвященные проблеме озона, планетным атмосферам, изучению таких удивительных земных явлений как зодиакальный свет и полярные сияния складываются в единую симфонию, одухотворенную космогонической идеей, и вызывают восхищение, несмотря на их незавершенность.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См. воспоминания Т.В.Станюкович.

² Автору неизвестна расшифровка названия этого учреждения.

³ М.С.Жуков, бывший эсер, был выслан из Москвы в 22 г.; пережил несколько увольнений и арестов. В 37 г. был арестован в очередной раз и не вернулся.

⁴ Не позже 7.07.1934 [67].

⁵ Советские стратостаты.

⁶ П.Ф.Федосеенко, А.Б.Васенко и И.Д.Усыскина, погибших при катастрофе «Осоавиахима 1».

⁷ Директор Гарвардской обсерватории до 1922 г.

⁸ Автор благодарна за указание на этот документ историку науки Ф.Ф.Перчонку.

⁹ Не позже 7.06.1934 [68].

¹⁰ Так в тексте документа.

¹¹ См. также «Письмо маме» Н.Б.Пальчикова в этом выпуске.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. ЛО ДАН. Ф. 222, оп. 2, ед. хр.167. Л.47-49.

2. Справка ИЦ Вологодского УВД №2/1-952 от 24.08.89. Копия. Архив автора.

3. Френкель В.Я., Чернин А.Д. Возвращается Г.А.Гамов // Природа, 1989. №9. С.85.

4. Еропкин Д.И. Письмо к Л.В.Крючковой. Копия. Архив автора.

5. ЛО ААН. Ф. 222, оп. 2, ед. хр. 167. Л.42-44.

6. Станюкович Т.В. Воспоминания о Д.И.Еропкине. 1989. Копия. Архив автора.

7. Орлова Н.С. Запись воспоминаний. 1989 г. Архив автора.

8. Болдырев А.Н. Запись воспоминаний. 1989 г. Архив автора.

9. Родный Н.И, Соловьев Ю.И. Вильгельм Оствальд. М., Наука, 1969. С.246-305.

10. Еропкин Д.И. Письмо к Т.В.Станюкович от 4.05.1935. Копия. Архив автора.

11. Еропкин Д.И. Письмо к З.Д.Еропкинои от 6.09.1934. Копия. Архив автора.

12 ЛО ААН. Ф. 222, оп. 2, ед. хр. 167. Л. 14, 38-39, 45.

13. Бюллетень КИСО, 1932. № 1. С.15.

14. ЛО ААН. Ф. 706. оп. 4, ед. хр. 125. Л.58-59.

15. Еропкина З.Д. Письмо к В.М.Молотову (без даты). Копия. Архив автора.

16. Вестник АН. 1932. № 1. С.47-48.

17. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 3, ед. хр. 27. Л. 7.

18. ЛО ААН. Ф. 706. оп. 3, ед. хр. 23. Л. 6.

19. Еропкин Д.И. Первая всесоюзная конференция по изучению Солнца и солнечной энергии // Природа, 1931, № 8, с.810-813.

20. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 3, ед. хр. 31. Л.1-4.

21. Орлова Н.Б. Неизвестное письмо Л.А.Кулика акад. Белопольскому. (Комментарии и размышления.) Неопубликованная рукопись. 1989.

22. Гневышев М.Н. Свершения и тревоги Пулкова // ИАИ, 1989. С.342-368.

23. Еропкин Д. И. Письмо к Б.П.Герасимовичу от 3.06.1936. Копия. Архив автора.

24. Труды Арктического института, 1935. Т.16. С.1.

25. Бюллетень Арктического института, 1932. №8-10. С.193-197.

26. Человек и Природа. 1930. № 12. С. 65-66.

27. Еропкин Д.И. Комиссия по исследованию Солнца // Вестник АН. 1932. № 11. С.70-72.

28. Беспалов Б.П. Письмо к Н.Б.Орловой от 13.08.1989. Архив автора.

29. Вестник Знания. 1934. № 5. С.305-308.

30. Труды Всесоюзной конференции по изучению стратосферы. М.; Л.., 1935.

31. Proceedings of the All-Union Conference for the Study of the Stratosphere. М.; L., 1938.

32. Вестник АН. 1936. № 11-12. С.63.

33. ЛО ААН. Ф. 703. оп. 3, ед. хр. 47. Л. 10.

34. Вестник АН. 1936, № 8-9. С.93.

35. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 2, ед. хр. 18. Л. 16.

36. Еремеева А.И. Борис Петрович Герасимович // Земля и Вселенная. 1989. № 2. С.35-41.

37. Успенская Н.В. Вредительство ... в деле изучения солнечного затмения // Природа. 1989. № 8. С. 86-98.

38. Еремеева А.И. Жизнь и творчество Бориса Петровичи Герасимовича // ИАИ. 1989. С.253-301.

39. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 3, ед. хр. 33.

40. ЛО ААН. Ф. 703; оп. 1-1936, ед. хр. 25. Л. 15-20.

41. Историко-астрономические исследования. 1984.

42. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 2, ед. хр. 5.

43. ЛО ААН. Ф. 244. оп. 1, ед. хр. 67. Л. 284-287.

44. Еропкина З.Д. Письмо к Военному прокурору от 5.11.1954.

45. Документы по истории АН СССР: 1926-1934. Л.: Наука, 1988. С. 108.

46. Вестник АН. 1934. № 7-8. С. 86.

47. Известия АН. 1934. № 6.

48. ЛО ААН. Ф. 703, оп. 1-1934, ед. хр. 11.

49. ЛО ААН, Ф. 703. оп. 1-1935, ед. хр. 16. Л. 20-21.

50. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 4, ед. хр. 125. Л. 17-18.

51. Гинзбург Викт. Льв. Письмо к Д.И.Еропкину от 23.07.1934. Копия. Архив автора.

52. ЛО ААН. Ф. 703 оп. 1-1936, ед. хр. 59.

53. Архив ГАО АН СССР. Ф. 1, оп. 2, ед. хр. 4.

54. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 2, ед. хр. 13. Л. 212.

55. ЛО ААН. Ф. 2, оп. 1-1931, ед. хр. 31. Л. 94.

56. Вестник АН. 1935. № 12. С. 29.

57. ЛО ААН. Ф. 703, оп. 1-1925, ед. хр. 37. Д. 57.

58. ЛО ААН. Ф. 703; оп. 1-1936; ед. хр. 25. Л. 12-13.

59. Дадаев А.Н. Астроном трагической судьбы (К 100-летию со дня рождения Бориса Петровича Герасимовича) // Проблемы построения координатных систем в астрономии. Л., 1989. С.46-65.

60. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 1-1936, ед. хр. 58.

61. Косой А.И. Запись воспоминаний. 1989 г. Архив автора.

62. Славентантор Д. Лестница Славы // Ленинградская правда, 4.06.1936.

63. Славентантор Д. Рыцари раболепия // Ленинградская правда, 18.07.1937**.

64. Нежданов А,, Славентантор Д. Еще раз о пулковских нравах // Ленинградская правда, 27.08.1936.

65. ЛО ААН. Ф. 703, оп. 1-1936, ед. хр. 8.

66. Ухова О.К.  Запись воспоминании. 1989 г. Архив автора.

67. ЛО ААН. Ф. 706, оп. 3.ед. хр. 32. Л. 8.

68. ЛО ААН. Ф. 703, оп. 1-1934, ед. хр. 25. Л.25.

69. Русский астрономический календарь на 1933 г. С. 206.

70. Справка УКГБ ЛО №10/28-456 от 10.03.1989.

72. ЛО ААН. Ф. 703, оп. 1-1934, ед. хр. 25. Л. 20.

______________

* Возможно, Среднеазиатская метеорологическая станция  – прим. К.Т.

** Вероятно, 18.07.1936. – прим. К.Т.

ИЛЛЮСТРАЦИИ:

Свидетельство о смерти Д.И.Еропкина, выданное в 1955 г.

Свидетельство о смерти Д.И.Еропкина, выданное в 1989 г.

Источник: Орлова Н.Б. Максимилиан Максимилианович Мусселиус (1884-1938)
 и Дмитрий Иванович Еропкин (1908-1938) // На рубежах познания Вселенной.
(Историко-астрономические исследования. Вып. 23), М.: Наука, 1992, с.171-217.