Думаю, что о детстве Миши в семье подробно рассказала моя сестра Наташа. Я дополняю ее воспоминания маленькими штрихами, всплывшими из моего детства. У нас с Мишей разница всего три года. Когда началась война, ему было восемь, а мне пять лет. Помню его сидящим у стола рядом с дедом, перед ними раскрытый том Брема – «Млекопитающие». Дед читает, Миша рассматривает картинку и рисует обезьяну.
Потом в парке ЦПКиО (мы жили на Крестовском острове) все собирали желуди, Миша с дедом впереди о чем-то беседуют. На голове у него «испанка», такие шапки и еще тюбетейки носили довоенные мальчики. Дедушка (мы называли его Деда, как прозвал Миша) ведет нас к центральной аллее, там раньше были могучие дубы, собираем желуди, а затем идем к стрелке, смотрим в сторону залива, бегут барашки по воде, хорошо!
Следующая картинка, это было, видимо, пораньше. Миша нас «пасет». Он старший, нас пока трое детей. Он сидит на ступеньках дровяного сарая (тогда еще газа не было), это его наблюдательный пункт, он говорит, что он капитан, и мы не должны уходить из поля его видимости.
Потом мы на даче, идем жарким солнечным днем по дороге, поросшей травой-муравой, а слева и справа рожь с васильками. Миша поставил своего тигренка, единственную игрушку, попастись, и потерял. Плакал ужасно. Тетя утешала и предлагала купить нового. Миша заплакал навзрыд: «Как же ты не понимаешь, ведь этот-то пропадет!». Выручила бабушка, Луиза Федоровна Эльцгольц, она вернулась и нашла потерю.
Теперь уже эвакуация. В соседней деревне рядом с нами жила семья тети с тремя сыновьями. Старший, Вовочка – 14-летний мальчик, работал в поле, надорвался, слег и на второй день умер. Миши плакал, он его ужасно жалел. У них на стене висела карта. Восьмилетний Миша, слушая по радио известия о военных действиях, когда мы бывали у тети, сам переставлял флажки, следя за перемещением линии фронта. Раньше этим занимался Вова.
Наш дом располагался на высоком холме, внизу церковь. Мы сидим с Мишей у дома и смотрим вниз, как около колокольни летают стаи ворон, особенно их было много вечером. Потом идем с Мишей по дороге в соседнюю деревню, там жила еще одна наша тетя с двумя дочками (ведь эвакуированных расселяли по разным домам и деревням к тем, у кого были большие дома). Садимся у обочины в кустах и слушаем скворца, он умел передразнивать животных, очень хорошо блеял, как овца.
В Алтайском Крае, куда нас перевез временно появившийся отец и уехавший снова в экспедицию, мы поселились в малюсеньком домишке. Деревня располагалась в степном районе, лесов там не было, а только по балкам росли кусты и какие-то низкорослые деревца. Мы с Мишей отправлялись туда, лазали по этим деревцам и качались, там же по дну оврага бежал почти пересохший ручеек, впадавший в соленое озеро. Мы наблюдали за головастиками. Летом трава выгорала, оставалась кругом полынь, но не такая, как в нашей полосе. Она была сизого оттенка, высокая, могучая. Все выгорало, а она со своими мощными корнями, никем не подавляемая, вырастала очень высокой. У коров от нее было горькое молоко, а мы под Мишиным руководством в этих зеленых и пахучих дебрях вырывали проходы, площадки, сверху укладывали вырванные стебли, садились и мечтали. Несмотря на страшный голод, мы приютили щеночка, видимо это была лайка, назвали его Дружок, и он полностью оправдывал свое имя: выгонял коней с огорода, чужих куриц, был удивительно сообразительным, Миша его обожал. Приехали мы в Алтайский Край летом, а домишко наш ветхий, дров нет, какие-то сучья. Деревенские подсказали на зиму обложить дом кизяком – это солома, перемешанная с навозом. Это все топчется, а затем лепится большой ком, и его с силой швыряют в стенку дома. Так «заляпываются» все впадины, а потом уж все выравнивается рукой. Миша делал все это вместе с мамой. Это спасло нас зимой от холода, топили только таганок, а ведь морозы там бывают ниже -40С.
Нас посылали от школы на бахчи собирать арбузы. Большие спелые арбузы собирали взрослые, а мы должны были позже дособрать небольшие, которые оставили дозревать. Почва на поле, наверное, была суглинистая, она от зноя и отсутствия дождей в течение двух месяцев растрескалась. Трещины были глубокие и довольно широкие. Миша сказал, что так, наверное, выглядит земля после землетрясения. Под Барнаулом, где мы жили, были степи, и зимой и летом дули сильные ветры, поэтому было много ветряных мельниц, они были действующими. И вот на краю бахчи, где мы собирали арбузы, стояла мельница. Миша сказал: «Вот с такой-то мельницей и боролся Дон Кихот».
Мама наша, урожденная Ольга Александровна Дикгоф, обладала замечательной памятью и артистическими способностями, все рассказывала в лицах, меняя голоса. Миша обожал страшные истории, а я тряслась, как осиновый лист. И вот однажды, уложив нас спать на полу на тюфяках, мама начала рассказывать «Майскую ночь или утопленницу» Гоголя. И вдруг в окне появляется невообразимая рожа. У меня волосы встали дыбом, Миша был в восторге. Оказалось, что проходившая мимо корова, а они там лохматые, прижалась мордой к нашему стеклу.
Мама посадила для отца табак, мы его не смели трогать, Миша обещал его не курить, а ведь очень хотелось попробовать. Мы насушили листья полыни, паслена, залезли на крышу нашего домишки, Миша сделал мне и себе из газеты по папиросе, мы видели, как это делали все курящие во время войны, умели даже делать «козью ножку». Одновременно мы наблюдали за облаками, Миша фантазировал так убедительно, что мне виделись то львы, то слоны, из медленно плывущих кучевых облаков по обесцвеченному ярким солнцем небу. Мы накурились до рвоты и навсегда отбили у себя желание курить.
Зимой нас отец перевез уже в свердловскую область, где располагался НИИЗМ. Косулино располагалось в предгорьях Урала. Как отличалась здесь растительность от растительности Алтайского края! Кругом сочная трава, смешанные, в основном лиственные леса. Сквозь зелень пробиваются лучи солнца и образуют на траве светлые пятна. От деревьев падает не тень, а скорее сень. И в этой траве масса удивительных цветов. Мы с Мишей и маленьким братом Сашей часто там гуляли, отыскивали орхидеи, а весной пушистые желтые и светло-сиреневые, на коротких стеблях, колокольчики – ветреники. Ночная фиалка приманивала нас своим нежным ароматом. И вот, в очередной раз мы трое – Миша, я и Саша, гуляем в лесу. Уже середина лета, мы едим землянику. Невдалеке деревенское стадо, а раньше коров пасли обязательно с быком-производителем. Теперь никто и не видел такого быка. Он в полтора раза больше коровы, за головой выступ – холка, морда широкая и в носу кольцо. Мы мирно бродили, и вдруг пастух закричал: «Дети, бегите, бык вас увидел!». Разъяренный бык, опустив голову и страшно сопя, мчался, как ураган. Нас спасли деревья, мы неслись, как ветер, и впереди маленький Сашенька. К сожалению, он потерял сандаль, и во время войны это была большая потеря. В декабре 2003 года мы встречались с Мишей. Я напомнила ему этот эпизод. Он сказал: «Как хорошо, что ты помнишь, а я ведь уже и позабыл».
Я думаю, что наш дед, Александр Петрович Дикгоф (его предки,
бароны, очень высокие люди, не хотели служить Вильгельму и перешли к
Петру I) много дал своему внуку: привил любовь к естествознанию, к
истории, литературе, и способствовал развитию любознательности Миши.
Всегда помню брата с книгой, а когда делал уроки не помню. Читал
отечественную и зарубежную классику. Очень любил историю, обожал
историческую литературу: В.Скотта, Ф.Купера и т.д. Память у Миши была
«фотографическая», просто удивительно, что он запоминал все, что читал.
А круг интересов у него был велик. Заинтересовавшись христианством, он
изучил историческую обстановку времен Христа во всех подробностях,
хорошо знал и Евангелие и Ветхий Завет. Когда я прочитала Ветхий завет,
то сказала Мише, что мне теперь понятны все картины на библейский
сюжет, в том числе «Пир Валтасара» В.И.Сурикова в Русском музее. Миша
ответил: «Помню, помню, это та картина, где иудейский юноша Даниил
прочел появившуюся на стене надпись: «мене, мене, такел упрасин». Я,
конечно, помню перевод этой надписи, предвещавшей завоевание Вавилона
персами, но подлинную надпись помнил только Миша. Он обожал историю
Древней Греции и знал ее с подробностями и деталями событий. Его можно
было спросить: «Кто же были предки Албанцев?» и получить ответ
«Иллирийцы». Я иногда спрашивала «на засыпку» и потом проверяла по
книге – ошибок не было. Знал «Илиаду» и «Одиссею», историю Эпохи
Возрождения, Средние века, Новую историю, все знал, и всегда можно было
встретить в нем интересного собеседника, от которого обязательно
узнавал какую-нибудь интересную подробность по обсуждаемому вопросу.
Мишу интересовало все, он прекрасно знал классическую литературу.
Как-то мы заговорили о Бунине, и я сказала, что больше люблю его прозу,
чем стихи, хотя Нобелевскую премию он получил за поэзию, и вдруг Миша
прочел мне прекрасный стих. Я сказала: «Откуда ты его взял, я такого не
читала». «Так у тебя, наверное, четырехтомник Бунина, там этого
стихотворения нет». А уж как он знал и любил Пушкина! Я потеряла
незаменимого друга и собеседника. Ни с кем мне так не обменятся
впечатлениями о прочитанном, как с Мишей. Он следил и за современной
литературой, всегда мог посоветовать или «подбросить» интересное
«чтиво». Последнее время мы увлекались с ним чтением литературы о
славянах. Заканчиваю свои воспоминания высказыванием о Мише своей
двоюродной сестры Светланы. Она сказала: «Он был любимым внуком,
любимым сыном, любимым мужем, любимым отцом, любимым дядей, любимым
дедушкой, любимым другом и любимым учителем».
Часть 1 - Из воспоминаний Натальи Ивановны Пудовкиной,
сестры Михаила Ивановича